Джордж Гордон Байрон. Остров, или Христиан и его товарищи — Страница 67

...
Поместье Опальского было верстах в пятнадцати от деревушки Дубровина;
часа через полтора он уже ехал лесом, в котором жил Опальский. Дорога была
узкая и усеяна кочками и пнями. Во многих местах не проходила его тройка, и
Дубровин был принуждён отпрягать лошадей. Вообще нельзя было ехать иначе,
как шагом. Наконец он увидел отшельническую обитель Опальского.
Дубровин вошёл. В первой комнате не было никого. Он окинул её глазами
и удостоверился, что слухи о странном помещике частью были справедливы. В
углах стояли известные скелеты, стены были обвешаны пуками сушёных трав и
кореньев, на окнах стояли бутыли и банки с разными настоями. Некому было о
нём доложить: он решился войти в другую комнату, отворил двери и увидел
пожилого человека в изношенном халате, сидящего к нему задом и глубоко
занятого каким-то математическим вычислением.
Дубровин догадался, что это был сам хозяин. Молча стоял он у дверей,
ожидая, чтобы Опальский кончил или оставил свою работу; но время проходило,
Опальский не прерывал её. Дубровин нарочно закашлял, но кашель его не был
примечен. Он шаркал ногами, Опальский не слышал его шарканья. Бедность
застенчива. Дубровин находился в самом тяжёлом положении. Он думал, думал
и, ни на что не решаясь, вертел на руке своей перстень; наконец уронил его,
хотел подхватить на лету, но только подбил, и перстень, перелетев через
голову Опальского, упал на стол перед самым его носом.
Опальский вздрогнул и вскочил с своих кресел. Он глядел то на
перстень, то на Дубровина и не говорил ни слова. Он взял со стола перстень,
с судорожным движением прижал его к своей груди, остановив на Дубровине
взор, выражавший попеременно торжество и опасение. Дубровин глядел на него
с замешательством и любопытством. Он был высокого роста; редкие волосы
покрывали его голову, коей обнажённое темя лоснилось; живой румянец
покрывал его щёки; он в одно и то же время казался моложав и старообразен.
Прошло ещё несколько мгновений. Опальский опустил голову и казался
погружённым в размышление; наконец сложил руки, поднял глаза к небу; лицо
его выразило глубокое смирение, беспредельную покорность...