«К проблеме звукообраза у Пушкина»

Можно думать, что он внушен тем же словом "воспоминание", все элементы которого пригодились художнику как вспомогательные средства для достижения его сложной цели, — например, звук и, бледным светом озаряющий печальные образы памяти, роковые письмена ее из темноты желтеющего свитка ("полупрозрачная", "мечты кипят"; "в уме подавленном тоской"; "трепещу и проклинаю"; "печальные строки", "праздность", "пиры", "предательский привет", "Киприда", "призраки", "пламенный меч") — и близкий к б, бд "томительного бденья" ("в бездействии ночном", "тяжких дум избыток" — с обертоном "пыток"; "в безумстве гибельной свободы", "обиды"). Но возвратимся к основному з, с.
   В соединении с н он дает побочные образы: "сон", "стогна", "сердечный", "теснится"; в сочетании с м при побочном "безмолвно" — три производных из "воспоминания" звукообраза, определяющие все развитие элегии. Это прежде всего звукообраз "смерти" и "змеи". Первый из них возвещен уже в начальных словах: "когда для смертного..." и грандиозно развит в заключительном трагическом видении "говорящих мертвым языком" загробных теней. Второй — образ змеи — связывается у Пушкина устойчивой ассоциацией с "воспоминанием". Еще в первой главе "Евгения Онегина" он писал:
   
   Того змея воспоминаний,
   Того раскаянье грызет
   
   Выразительны во второй из этих двух строк грз, крс. Параллельные места в изучаемой элегии: "живей горят во мне змеи сердечной угрызенья", "и горько жалуюсь, и горько слезы лью".
   Третий из сочетания змеиного и смертоносного с с темным м памяти возникающий производный звукообраз есть месть: "и" стерегут и мстят мне оба". Мысль о мести замыкает цепь: воспоминание — змея — смерть. Это — решающий момент изображенной поэтом душевной драмы.
   Но анализ наш не исчерпывает всех изобразительных средств художника: указанных было бы все же недостаточно для создания столь огромной картины, и на звуковой палитре его есть еще и другие краски. Особливо надлежит отметить зубные звуки и именно т, присутствующий в "смерти" и "мести". Возникает он, по-видимому, из "тень", "тишина" и придает своим частым повторением целому мучительный оттенок тяжкой тесноты, трудного томления, тоски безотчетной, темного трепета перед тайнами гроба: "в уме, подавленном тоской, теснится тяжких дум избыток..."
   Подведем итог нашим наблюдениям. Символы "змеи", "смерти", "мести" проходят перед нами как разные лики единой сущности — "воспоминания", и утверждение их существенного единства, их внутреннего тождества раскрывается как глубочайший смысл, коренная "идея" потрясающей исповеди: воспоминание — смертельно язвящая змея, больная совесть — жертва загробной мести. Звуковое развитие, изображая последовательность душевных состояний, оказывается в то же время и развитием понятий.