«О новейших теоретических исканиях в области художественного слова.» — Страница 3

Загрузить книгу на мобильный телефон.

Ибо он любит их, как ни велика в его глазах разница между принципом их возникновения и конечным идеалом поэзии, потусторонним для художества, каким оно было по сей день.
В тонком противопоставлении Тютчева и Пушкина автор ищет показать, – излагаем суть сравнения своими словами, – как подсознательное, ночное, хаотически-стихийное в творчестве первого расцветало метафорой (почти всецело, по его мнению, тютчевская поэзия основана на метафоре), меж тем как мысль того же поэта, оторванная от темных корней сознания, не находила в слове средств полного поэтического воплощения и оставалась отвлеченной, — а солнечный логизм второго непосредственно воплощался в адэкватном звуке слова и, чуждаясь метафоры, дробился и играл в хрустальных гранях метонимии.
Наше воззрение на характер творчества обоих поэтов родственно, быть может, некоторыми чертами только что намеченному – и все же в основе своей от него различно.
Существенным кажется нам, что логизм Пушкина, в процессе творчества, был трансцендентен творческой личности, логизм же Тютчева, – ибо мы утверждаем таковой, – ей имманентен. Тютчев ищет осветить мир своим интуитивным мышлением, Пушкин мыслит самим миром, т.е. логизмом идей, воплотившихся в вещах. Никогда Пушкин не мог сказать, что «мысль изреченная есть ложь», потому что своей самодеятельной мысли, в отличие от уже изреченной в космосе, как бы вовсе не имел. Ему оставалось только именовать вещи и их отношения – и с ними их вечные идеи. Вещи берет он «эйдетически», как теперь говорят, – неизменно выявляя в них идею, как прообраз. Отсюда их естественное оживление: поэзия, по Пушкину, должна быть, прежде всего и в глубочайшем смысле, «жива». Ибо, если принимать «идею» не как отвлеченное понятие, а как реальность Платонова умозрения, — вещи тем более живы, чем яснее напечатлевается на них животворящая и связующая их с живым целым идея. Отсюда же и кристалличность Пушкина, свобода его изображения от субъективных апперцепций, чистая, неокрашенно-отчетливая контурность вызываемых им эфирных образов. Пушкин – бессознательно платоник в своем взгляде на мир; и Пушкин - «имяславец». Его имена (и косвенно – его переименования, метонимии) суть живые энергии самих идей.
Творчество Тютчева, по своей коренной структуре, представляет собою более древний, по-видимому, тип. Его сознательное я погружено в данность подлежащего осмыслению мира. Везде, где он встречает субстрат этой данности, он преображает ее в миф, или в символ своего внутреннего логизма. Он осиливает ее имагинацией и говорит мифотворческими образами. Его «лес», «вода», «небо», «земля» значат не то же, что «лес», «вода», «земля», «небо» у Пушкина, хотя относятся к тем же конкретным данностям и не заключают в себе никакого иносказания. Пушкин заставляет нас их увидеть в их чистом обличий, Тютчев - анимистически их почувствовать. Тютчев – удивляющийся поэт, как удивлялся на вещи, на загадочную замкнутость их души и на нераскрытый человеческому сознанию смысл их жеста, человек-мифотворец древнейших времен, для которого пра-миф был равносилен открытию и ответу на одну из очередных космических загадок.