Достоевский и роман-трагедия — Страница 13

Загрузить книгу на мобильный телефон.

Вывод из этих наблюдений над
внешними покровами созданий Достоевского, над его стилем, был бы, однако,
не полон, если бы мы не приняли в расчет одного могущественного приема
изобразительности, при помощи которого романист умеет превратить протокол
уголовного следствия в живую ткань чисто поэтического - и притом
романтического по своему наряду - рассказа. Достоевский не только
колорист, но и колорист-импрессионист. В этом он подобен Рембрандту.
Припомним слова Бодлэра:

Больница скорбная, исполненная стоном,
Распятье на стене страдальческой тюрьмы -
Рембрандт!.. Там молятся на гноище зловонном,
Во мгле, пронизанной косым лучом зимы.

[416]
Льва Толстого можно было бы, напротив, сравнить скорее с пленэристами
в живописи: так все у него светло по окраске, даже нет в этих светлых
пятнах той отчетливости, какая достигается менее равномерно распределенным
освещением, - так все купается в рассеянном свете, ни на минуту не
позволяющем сосредоточиться на частной форме до забвения просторов
окружающего целого. Достоевский, подобно Рембрандту, весь в темных
скоплениях теней по углам замкнутых затворов, весь в ярких озарениях
преднамеренно брошенного света, дробящегося искусственными снопами по
выпуклостям и очертаниям впадин. Его освещение и цветовые гаммы его света,
как у Рембрандта, лиричны. Так ходит он с факелом по лабиринту, исследуя
казематы духа, пропуская в своем луче сотни подвижных в подвижном пламени
лиц, в глаза которых он вглядывается своим тяжелым, обнажающим, внутрь
проникающим взглядом.
Толстой поставил себя зеркалом перед миром, и все, что входит в
зеркало, входит в него: так хочет он наполниться миром, взять его в себя,
сделать его своим посредством осознания и, в сознании преодолев, отдать
людям и самый мир, через него прошедший, и то, чему он научился при его
прохождении, - нормы отношения к миру. Этот акт отдачи есть вторичный акт,
акт заботы о мире и любви к людям, понятой, как служение; первичный акт
был чистым наблюдением и созерцанием. Внутренний процесс, лежащий между
этими двумя актами отношения к миру, был процессом обесцвечивания красок
жизни, отвлечением постоянного от преходящего, общего и существенного от
частного и случайного: для норм нужно только общее и постоянное, оно же
признается насущным и единственно нужным. В этом процессе многосоставное
явление разлагается на свои элементы; из этих простых элементов строится
образ жизни, подчиненный правилу; в заключение - жизни наличной
противопоставляется мерилом искусственно опрощенная жизнь.
Иной путь Достоевского. Он весь устремлен не к тому, чтобы вобрать в
себя окружающую его данность мира и жизни, но к тому, чтобы, выходя из
себя, проникать и входить в окружающие его лики жизни; ему нужно не
наполниться, а потеряться. Живые существа, доступ в которые ему
непосредственно открыт, суть не вещи мира, но люди, - человеческие
личности; ибо они ему реально соприродны.